- И надо же было такому случиться, что в этот закрытый мужской клуб попала Элизабет Сиддал — скромная продавщица шляпок.
- Россетти начал настойчиво ухаживать за Элизабет, прибегнув к старому испытанному методу — подаркам и лести.
- Тяжелейший удар ожидал Лиззи в октябре 1857 года — прерафаэлиты нашли новую музу, Джейн Верден.
- Весной 1860-го здоровье Элизабет резко сдало.
- 23 мая 1860 года Лиззи стало немного лучше, настолько, что она смогла одеться и с трудом добраться до церкви, лежа в нанятой карете.
- После свадьбы выяснилось, что Лиззи беременна.
- 10 февраля 1862 года Данте Габриел, вернувшись домой около полуночи, насторожился, заметив неестественную позу спящей Элизабет.
- Ей было всего 32 года.
- Это стало навязчивой идеей — еще раз взглянуть на Лиззи.
В один из тех чудесных весенних деньков, какие случаются только в Лондоне, художник Уолтер Деверелл прогуливался по площади Лестер. Он бродил, поглядывая по сторонам в поисках вдохновения для новой картины. Ноги сами привели его в шляпный магазинчик миссис Тозер.
И тут Деверелл застыл как вкопанный, пораженный красотой юной продавщицы. Ее роскошные золотистые волосы сияли, словно нимб на полотнах Ботичелли.
«Элизабет Сиддал», — представилась девушка. Простая продавщица, а держится с каким изяществом и грацией, ну чисто герцогиня! Видно, нахваталась манер, пока обслуживала богатых модниц.
У Деверелла аж дух захватило. Вот она, его Виола — прямиком из шекспировской пьесы! Он тут же попросил Элизабет попозировать ему, обещая хорошо заплатить.
Какой конфуз — девица-то отказалась! Видите ли, побоялась за свою репутацию. А что поделать, если продавщиц в те времена частенько принимали за охотниц за богатенькими покровителями?
Хорошо хоть матушка Деверелла сжалилась над сыном, зашла к родителям Элизабет и лично заверила, что в студии их дочь и пальцем никто не тронет. Пусть только попробуют! Только тогда девушка согласилась.
И надо же было такому случиться — в мастерской Деверелла Элизабет приметил сам Данте Габриэль Россетти! Ну, тот самый — гений, основатель «Братства прерафаэлитов», которому едва стукнуло двадцать.
Его ребята были без ума от раннего Ренессанса и хотели совершить переворот в живописи. А что до Россетти, так ему сам Бог велел стать художником.
Судите сами: родился в Лондоне в семье итальянского эмигранта Габриеле Россетти. Образованнейший был человек, участвовал в восстании против австрияков. За это его приговорили к казни, но Габриеле ухитрился и сбежал в Англию.
Устроился работать в Королевском колледже, а в свободное время всё изучал стихи своего любимца Данте Алигьери. Вот и сына старшенького назвал в честь великого поэта.
По меркам чопорных британцев, семейка Россетти, конечно, считалась пристойной. Но всё ж таки со странностями. Да ещё какими. Взять хоть мамашу, Фрэнсис Мэри Полидори — в ней тоже текла итальянская кровь.
Она только и твердила об артистических талантах своих четверых деток. Бедная женщина, если б она только знала, как всё обернется!
Позже Фрэнсис с горечью признается: «Да лучше б в них поменьше было этой одаренности, а побольше здравого смысла!» Еще бы, этих гениев в семье было хоть отбавляй, а вот счастья — кот наплакал.
Старшая дочь Мария Франческа прославилась как блестящий лингвист и автор книги «Тень Данте», которую переиздают до сих пор.
Но всю жизнь она провела в тени великого поэта, тщетно ища такую же возвышенную любовь, как у Данте к Беатриче. Разочаровавшись, Мария Франческа ушла в монастырь.
Младшую дочь Кристину Джорджину оценили и признали выдающейся поэтессой с первых же выпущенных ею стихов.
Болезненная и идеалистичная, она отвергала все земное и так не вышла замуж, хотя была редкой красавицей и имела огромное количество поклонников, среди которых были и «большие кошельки».
Младший сын Уильям Майкл сперва гордился, что он единственный благоразумный в семье. Он ведь работал в налоговой службе и, по сути, содержал родных.
Но потом и он поддался общей страсти — женился на художнице Люси, дочери прерафаэлита Форда Брауна, и стал обычным летописцем «Братства».
А вот самым талантливым среди этой семейки все же был старший, Данте Габриэль. Уже в 11 лет он написал первую пьесу, а в 15 добился литературного признания.
С 16-ти всерьез занялся живописью и вскоре поразил преподавателей Академии умением работать в разных техниках. Казалось, именно он рожден был стать выдающимся художником эпохи.
В отличие от добропорядочных викторианцев, Россетти не жаждал их восхищения и уважения. Будучи сыном своего отца, он мечтал о борьбе, слoме устоев и революции в искусстве, которую, кстати, намеревался возглавить сам.
В 1848-м Россетти создал «Братство прерафаэлитов» — тайное общество, бросившее вызов рутине Королевской Академии ради новых, смелых идей.
Ядро группы составили шесть молодых художников и сам Данте Габриэль. Помимо общих взглядов, этих бунтарей объединяло то, что все они были выходцами из богатых семей и знали толк в удовольствиях.
И надо же было такому случиться, что в этот закрытый мужской клуб попала Элизабет Сиддал — скромная продавщица шляпок.
Поначалу она робела в столь непривычном окружении. Ее семья, судя по редким упоминаниям современников, напоминала семейку Крэтчитов у Диккенса — бедные, но порядочные люди.
У Элизабет не было нормального образования, но отец, в своё время, выучил ее читать и писать, осознавая, что дочери придется самой зарабатывать на жизнь.
Ведь шансы удачно выйти замуж у Лиззи были невелики из-за пропасти между ее духовными запросами и социальным положением.
Свое первое стихотворение Элизабет прочла на обрывке газеты, в которую заворачивали мыло. Строки Теннисона глубоко запали ей в душу, пробудив желание сочинять стихи и рисовать самой.
Увы, особых талантов в этом у нее не было. Но как истинная англичанка, Элизабет оптимистично полагала, что при желании и усердии можно всему научиться.
Видимо, поэтому она и согласилась позировать Девереллу, чей отец возглавлял Школу искусств. Ей хотелось приобщиться к творческой среде и реализовать свои скромные способности.
В мастерскую к Уолтеру частенько заглядывали его дружки-прерафаэлиты. И все как один заглядывались на новую модель Деверелла!
Но сильнее всех запал на Элизабет Данте Габриэль Россетти. Прям потерял голову — в этой девушке он увидел свой идеал красоты и духовности.
Уильям, брат Данте Габриэля, потом вспоминал о Элизабет: «Ох и хороша была, чертовка! А какие манеры — сразу видно, что себя уважает. Прямо королева, а не девица!
Фигурка — загляденье, шея лебединая, личико тоже ничего, хоть и малость необычное. Глазищи зеленовато-голубые, неяркие такие, но с огромными ресницами. Щечки — кровь с молоком.
А эти медно-золотые волосы, тяжелые, роскошные — в них бы зарыться и не вылезать!» Немудрено, что вскорости Элизабет позировала уже не одному Девереллу, а всей честной компании.
Прерафаэлиты оккупировали бедняжку, совсем замучили сеансами. Но мисс Сиддал благоразумно не увольнялась из шляпного магазина, хоть времени там проводила всё меньше. Понимала, что карьера музы — дело ненадежное, а жить на что-то надо.
Уолтер Деверелл, страстно влюбленный в Элизабет, был бы рад избавить ее от денежных забот. Однако о женитьбе не могло быть и речи — его родители никогда не дали бы согласия на брак с девушкой из самых низов общества.
Но делать из Сиддал содержанку Уолтер тоже не хотел, слишком сильно ею восхищаясь. Со временем нереализованная страсть переросла в дружбу, и именно Девереллу Лиззи доверила свою мечту стать художницей.
Однако он, то ли не разглядев в ее рисунках искры божьей, то ли не допуская мысли о женщине-живописце, отказался давать ей частные уроки, сославшись на занятость. А вот у Данте Габриела Россетти время нашлось.
Склонный к мистике Россетти сразу решил, что Лиззи Сиддал послана ему свыше, что она и есть та самая Божественная Возлюбленная, какой была Беатриче для Данте Алигьери.
Подобно своему великому тезке, он вознамерился воссоздать красоту Элизабет в стихах и на полотнах. Однако мистический ореол, которым Россетти окружил девушку, не мешал ему испытывать к ней и вполне земные, плотские желания.
Так начался их страстный, полный противоречий роман, ставший и благословением, и проклятием для обоих.
Россетти начал настойчиво ухаживать за Элизабет, прибегнув к старому испытанному методу — подаркам и лести.
Для бедной девушки Россетти, швыряющий ради нее деньги направо и налево, казался настоящим Крезом. Кроме того, он восхищался ее стихами и рисунками, приносил ей книги из семейной библиотеки, а после сеансов позирования давал уроки живописи.
Этим он окончательно покорил сердце Лиззи, которая полюбила его той самой верной, самоотверженной любовью, какой Данте Алигьери так и не дождался от своей Беатриче.
«Я богом был, когда смела лавиной // Обоих страсть — и слились воедино // Два друг от друга вспыхнувших огня», — писал Россетти о том времени.
Сделав Элизабет своей фавориткой, Данте Габриел поклялся жениться на ней, как только она получит достойное образование — непременное условие для представления безродной мисс Сиддал семье Россетти.
Но здравомыслящая Элизабет вряд ли отнеслась к этой клятве всерьез, ведь джентльмены не женятся на продавщицах. Поэтому, несмотря на настойчивые требования Россетти оставить работу, Лиззи продолжала трудиться в магазине.
При этом она упорно занималась рисованием и, словно губка, впитывала знания, которыми щедро делился с ней художник.
Элизабет прочитала огромное количество книг, выучила наизусть множество стихов, совершенствовалась в стихосложении, поражая успехами Россетти и его друзей-художников, которым продолжала позировать.
Это приводило Данте Габриела в бешенство от ревности — он хотел, чтобы красота Лиззи принадлежала только ему.
Словно пытаясь раскрыть все ее грани, поймать каждый отблеск этого сияющего чуда, Россетти в присутствии Элизабет не выпускал блокнота из рук, делая быстрые бытовые зарисовки карандашом — вот Лиззи дремлет, задумалась, читает…
За всеми этими бесчисленными рисунками таился навязчивый страх: однажды кто-нибудь украдет у него Элизабет. Эта одержимость любимой женщиной, желание обладать ею безраздельно, стали и источником вдохновения, и началом душевных терзаний для Россетти.
Страхи художника оправдались, когда Джон Миллейс, задумав картину «Офелия», упросил Лиззи позировать, лежа в наполненной ванне.
Стремясь предельно точно отобразить, как будут выглядеть в воде ее золотые локоны и складки платья, Миллейс не заметил, как догорели свечи, подогревавшие воду. Лиззи, не осмелившись прервать сеанс, еще несколько часов провела в остывшей ванне.
Результатом стало воспаление легких, едва не загубившее девушку. Чувствуя свою вину, Миллейс оплатил лечение Лиззи на морском курорте, но, к сожалению, это мало помогло.
Элизабет оставалась слабой, постоянно мерзла и кашляла. Врачи диагностировали у нее туберкулез, быстро уничтожавший восхитительную свежесть ее кожи и заставивший потускнеть даже знаменитые золотые локоны.
Лиззи пришлось оставить работу в магазине — сил стоять за прилавком уже не хватало. До этого момента о связи Элизабет и Россетти знали только члены «Братства», от родных Данте Габриел ее тщательно скрывал.
Но после врачебного приговора он объявил, что намерен открыто заботиться о мисс Сиддал.
В ноябре 1852 года художник снял для Лиззи квартиру на берегу Темзы, а вскоре и сам к ней переехал. Элизабет была представлена сначала его сестре Кристине, а затем и родителям.
Судя по семейной переписке, клан Россетти отнесся к ней достаточно благосклонно, однако дал понять, что мисс Сиддал устраивает их как фаворитка Данте, но не как кандидатка в законные супруги.
Лиззи, казалось, она скорее всего этого даже не заметила, будучи безмерно счастлива, что Данте Габриел с ней и что у нее впервые появилось достаточно времени для рисования.
Именно тогда она создала рисунки на темы легенд о короле Артуре и средневековых баллад, популярные среди прерафаэлитов, которые привлекли внимание коллекционеров.
В тот же период Элизабет написала свою единственную работу маслом — автопортрет, на котором изобразила себя обыкновенной и даже некрасивой женщиной, словно не узнавая ту, чьей красоте поклонялись лучшие художники того времени.
Болезнь Лиззи превратила страсть Данте Габриела в настоящую любовь. Он переживал ее несчастье как свое собственное, весь смысл его существования сосредоточился на этой женщине. Художник не скрывал своих чувств и не обращал внимания на сплетни.
После кончины отца, Габриеле Россетти, он возмутил семью тем, что сразу после панихиды уехал к Элизабет — ее недомогание показалось ему важнее скорби осиротевших родных.
Лиззи редко выходила из дома и плохо выглядела, но это не укротило ревности Россетти. Уход из жизни Уолтера Деверелла от чахотки в 1854 году стал для нее тяжелым ударом — ведь он был ее ближайшим другом, открывшим для нее мир искусства и познакомившим с Данте.
Страдания Лиззи привели любимого в ярость: «Падший соперник может оказаться опаснее живого, ведь он навсегда останется идеальным и непогрешимым, а живым свойственно делать ошибки…»
Впрочем, приступы ревности случались и у Лиззи. Она тайком выбрасывала в канал наброски Россетти к картинам «Прекрасная Розамунда» и «Елена Троянская», для которых ему позировали популярные у прерафаэлитов Фанни Корнфорт и Энни Миллер.
Тяжелейший удар ожидал Лиззи в октябре 1857 года — прерафаэлиты нашли новую музу, Джейн Верден.
Эта красавица с резкими чертами лица, похожая на ожившую средневековую статую, была, как и Лиззи, простого происхождения. Но ее красота свела с ума художника Уильяма Морриса, потомка богатого и знатного рода, который женился на ней.
Поэт Суинберн писал, что «потрясен мыслью, что Моррису достанется эта поразительная и совершенная красавица… Поцеловать ее ноги — самое большее, о чем могут мечтать мужчины».
Данте Габриел Россетти тоже не остался равнодушен к красоте новой звезды. Не отвергнув Лиззи, он, будучи прежде всего художником, не мог не испытывать страсти к женщине, теперь воплощавшей его представление о совершенстве.
Вряд ли Россетти хотел жить с Джейн, но, безусловно, хотел ее рисовать. Для Лиззи, уже не способной позировать из-за прогрессирующей болезни, появление нового идеала красоты стало мучительным ударом, отдалившим ее от любимого.
После того, как в жизни Россетти появилась Джейн Берден, он буквально помешался на ней. В этой девушке он увидел воплощение всех своих грёз об идеальной женщине — Минерва, Прозерпина, Астарта, кто угодно!
Новоявленная «мадонна прерафаэлитов» согласилась ему позировать, и именно с неё Данте Габриэль написал свои самые знаменитые картины.
Даже далёкому от искусства человеку хватит одного взгляда на эти полотна, чтобы понять: это не просто живопись, а настоящие признания в любви, выраженные красками.
Элизабет хоть и не была профессиональным критиком, но в живописи разбиралась неплохо.
Она прекрасно видела, что Джейн не просто вытеснила её с полотен Россетти — эта девица дала ему гораздо больше, чем могла дать сама Лиззи. Рядом с Джейн талант Данте Габриэля расцвёл с небывалой силой.
Весной 1860-го здоровье Элизабет резко сдало.
Врачи только подтвердили то, что она и сама давно подозревала — надежды нет, жить ей осталось совсем чуть-чуть.
Тут уж Россетти очнулся от своей страсти к Джейн Верден и вспомнил про давнее обещание, данное Лиззи. Он тут же сделал ей предложение и разослал родным уведомления о грядущей свадьбе.
Правда, венчание пришлось отложить из-за плохого самочувствия невесты. Бедняжка так ослабла, что даже короткий обряд ей был не по силам.
Россетти писал брату: «Я тут узнавал, нельзя ли провести свадьбу без всей этой церковной канители. Сейчас Лиззи вряд ли перенесёт холод в церкви, для её здоровья это слишком опасно.
Но, как выяснилось, чтобы получить разрешение на особый порядок венчания, нужно столько времени и денег, что нам, пожалуй, такое не потянуть… Если всё так и останется, я буду просто убиваться, грызть себя — боюсь даже представить, чем всё это для меня кончится».
23 мая 1860 года Лиззи стало немного лучше, настолько, что она смогла одеться и с трудом добраться до церкви, лежа в нанятой карете.
Венчание прошло в церкви святого Клемента в Хастингсе. Ни родственники жениха, ни родственники невесты на нем не присутствовали — их просто не успели предупредить.
Так Элизабет Сиддал наконец стала законной женой Данте Габриела Россетти, хотя было очевидно, что этот брак продлится недолго.
После свадьбы выяснилось, что Лиззи беременна.
Для отчаявшихся молодоженов это стало чудом, знаком того, что их любовь не угаснет. Беременность отнимала у Элизабет последние силы, и она молилась лишь о том, чтобы успеть произвести ребенка на свет.
Со своим неизбежным ранним уходом из жизни она давно смирилась, в отличие от Данте Габриела. Он писал брату Уильяму: «Если я сейчас ее потеряю, не знаю даже, как это отразится на моем рассудке…»
2 мая 1861 года после Лиззи произвела на свет девочку…она не дышала. Пилюли, прописанные врачом, немного облегчили ее страдания. Иногда к Россетти возвращалась слабая надежда, что его Лиззи сумеет победить болезнь.
Но в тот день, когда он неосторожно сообщил жене о благополучных родах здоровой дочери у Джейн Верден, ставшей леди Моррис, Элизабет сломалась.
Мысль о том, что ненавистная соперница обласкана судьбой, в то время как сама Лиззи погибает от чахотки, была невыносима. Она хотела лишь одного — ничего не чувствовать, и помогали ей в этом «конфетки», полученные от лекаря.
Очень скоро молодая миссис Россетти превратилась в законченную и зависимую женщину, жизнь которой вращалась вокруг опия.
Ее больше не волновало, что муж, уставший смотреть в ее стекленеющие глаза, проводит время с Джейн Верден, поразительно быстро оправившейся после рождения малыша, расцветшей еще больше и продолжавшей позировать Россетти.
10 февраля 1862 года Данте Габриел, вернувшись домой около полуночи, насторожился, заметив неестественную позу спящей Элизабет.
Через несколько минут он понял, что жена не дышит. Россетти послал за доктором, потом за другим, за третьим…
В течение ночи у постели миссис Россетти побывали четверо врачей. К утру потрясенный Данте Габриел вынужден был признать страшную истину — его возлюбленной Лиззи больше нет.
Ей было всего 32 года.
Поначалу «бодрящее вещество» здорово выручало Элизабет, помогая справляться с болью. Но в итоге эта дрянь ее и сгубила. Лиззи так и не успела пожить счастливо с любимым, хоть и мечтала об этом.
После ее кончины по Лондону поползли слухи, мол, она сама свела счеты с жизнью. Приняла, дескать, разом весь свой запас, так как не смогла более выносить эти бесконечные интрижки мужа с Джейн Верден.
Говорили, что на постели жены вдовец нашел прощальное письмо с прямыми обвинениями в свой адрес. Но самого письма никто никогда не видел.
Даже если оно существовало, его судьба предсказуема: по английским законам того времени самостоятельное сведение счетов с жизнью считалось преступлением, и позорное пятно легло бы на родню Элизабет и семью Россетти.
Поэтому, если Лиззи и написала о причинах своего добровольного ухода, письмо было уничтожено.
Преждевременный уход жены как громом поразил Данте Габриэля. Его совесть просто разрывалась на части! Он вдруг понял, что потерял гораздо больше, чем просто любовь. Вместе с Лиззи ушло и его вдохновение, желание творить.
После всех необходимых церемоний миссис Россетти на пафосном Хайгейтском погосте, где провожали в последний путь всяких аристократов, Данте Габриэль начал потихоньку сходить с ума.
Образ Лиззи преследовал его даже во сне. Россетти уверял друзей, что к нему приходит призрак, он слышит шаги покойной жены, шуршание ее платья, скорбные вздохи.
Ему посоветовали искать утешения в работе. Но почти всех натурщиц, включая Джейн, он теперь рисовал с золотисто-рыжими волосами, сверяя их цвет с прядью, срезанной с головы Элизабет перед тем, как заколотили гроб.
В память о жене Россетти создал картину Beata Beatrix, изобразив Лиззи-Беатриче погруженной в транс, то ли мистический, то ли опиумный.
Коллеги высоко оценили картину, но сам Россетти был недоволен — лицо Элизабет казалось ему чужим. Он все время упускал что-то важное в ее чертах, что не помогали вспомнить ни многочисленные рисунки-портреты, ни дагерротипы.
Это стало навязчивой идеей — еще раз взглянуть на Лиззи.
И никто не мог представить, что однажды Россетти решится на поистине безумный поступок — вскрыть могилу покойной жены. Одержимый желанием увидеть лицо любимой, он перешел границы разумного, обнажив всю глубину своего отчаяния и безумия.
В день прощания Россетти положил в гроб Элизабет рукописную книгу стихов, написанных в последние месяцы ее жизни. Теперь, под предлогом необходимости извлечь рукопись, он получил разрешение на эксгумацию.
Ночью, в присутствии полицейского, чиновника и нескольких близких друзей, гроб Лиззи был извлечен из земли. Свидетели утверждали, что, несмотря на прошедшие годы, тление не коснулось некогда прекрасного тела первой музы прерафаэлитов — она казалась просто спящей.
Разгадка этого чуда проста: лунный свет, факелы и воображение художников. Данте Габриел достал рукопись, но ему хотелось еще раз прикоснуться к волосам Элизабет.
Изданные стихи и рисунки имели огромный успех, во многом благодаря жутковатой истории их возвращения в мир. Но это не принесло Россетти долгожданного покоя — теперь он мучился угрызениями совести из-за того, что потревожил прах Лиззи.
Врачи попытались лечить его многолетнюю депрессию, которую тогда именовали как «яд сна». И Россетти в точности повторил судьбу Элизабет: к 1881 году он утратил ясность мышления.
9 апреля 1882 года Данте Габриел Россетти скончался — на этот раз ничего не помогло. Была ли то случайным или все же добровольное решение художника — мы уже никогда не узнаем.
Как не узнаем и его последней тайны: почему незадолго до своего последнего дня он попросил, чтобы его провожали где угодно, но только не рядом с Элизабет Сиддал.
Возможно, в последние мгновения жизни Россетти понял, что никогда по-настоящему не принадлежал Лиззи, ведь его сердце было разделено между ней и другими музами.
А может быть, он хотел избавить любимую женщину от своего призрачного присутствия, понимая, что даже потом он не сможет обрести покой рядом с ней.
Тайна последней воли Данте Габриела Россетти ушла вместе с ним, оставив нам лишь догадки и предположения о том, что на самом деле связывало две эти неординарные личности — художника и его музу.
